Айрат Кашаев: «Современная музыка тюркского мира в поисках консолидации»

В Казани прошёл Международный «круглый стол», посвящённый проблемам тюркской музыки. Культурный обозреватель «Казанского репортёра» внимательно следил за его ходом.

По инициативе дирижёра Государственного академического Большого театра России, приглашённого дирижёра Государственного академического симфонического оркестра Республики Татарстан, музыкального руководителя социокультурного образовательного проекта OPERA LAB Айрата Кашаева в один из пасмурных осенних дней за «круглым столом» в столице Татарстана собрались композиторы Алия Мамедова (Азербайджан), Мердан Бяшимов (Туркменистан), Эльмир Низамов (Татарстан), российский предприниматель Айдар Мухаметдинов и журналист-культуролог Дмитрий Туманов . Встреча прошла в смешанном формате: собеседники из Баку и Ашхабада присоединились по интернет-каналам.

Разговор начался с воспоминания о знаковой перекличке тюркских культур на концертах, состоявшихся 24 марта в казанском Государственном Большом концертном зале имени Салиха Сайдашева и 26 сентября в бакинской Государственной академической филармонии имени Муслима Магомаева, где звучала музыка композиторов Азербайджана, Казахстана, Сирии, Таджикистана, Туркменистана и России. Оба раза за дирижёрским пультом стоял Айрат Кашаев.

А.К. О нашем поколении будут судить по тем людям, которые создают объекты, памятники искусства. Это композиторы, живописцы, скульпторы, писатели, поэты, прозаики, публицисты, драматурги, те, кто создают артефакты культуры. Я убеждён, что мы, молодые музыканты, которые имеют опыт, должны быть более активны в консолидации. Консолидация – это то, ради чего мы сегодня собрались здесь. Это даже не действо, это время, когда мы должны объединиться, чтобы не потерять своё «я», самого себя, помнить кто были наши родители, кем были наши педагоги. Давайте это делать не тогда, когда нам всем удобно и хорошо. А давайте это делать в чём-то и вопреки. Потому что очень легко дружить, когда у тебя всё в порядке. А попробуй дружить, когда у тебя самого куча проблем. Ведь если ты любишь, если ты дружишь, то ты берёшь на себя часть ответственности, какого-то груза, какого-то человеческого понимания тех людей, с кем ты общаешься. Иначе это не общение, а какое-то временное союзничество. Вот в чём мне видится главная ценность этих концертов: момент самоидентификации, умение хранить историческую память и чувствовать плечо друга…

А.М. Я бы очень хотела, чтобы все поняли какой это был праздник для Азербайджана. Такого концерта как на закрытии фестиваля у нас давно не было и, наверное, в ближайшее время не будет. Очень красочный, очень яркий, многогранные произведения, очень контрастные… Программа была очень интересно составлена. Все слушатели были в приподнятом настроении, была очень яркая кульминация. Мы обязательно должны тесно общаться, мы должны планы строить… Композитор остро чувствует время. Поэтому музыка может точно предать чувства, ощущения не только лично автора, но и всего поколения.

А.К. Сейчас люди, чьим прямым призванием является созидание, и должны заниматься созиданием. Иначе баланс сил не восстановить. Слишком много кровопролития, слишком много просто конфликтов. А мы, люди культуры, можем и должны наладить конструктивный диалог между нашими народами. Взгляд наш должен быть устремлён к общим корням, из которых растём мы все.

Э.Н. Это очень здорово, что есть возможность общаться языком музыки, и делать такие проекты и обмениваться бесценным опытом. И те концерты, которые были и здесь у нас в Казани, и в Баку… Мне было очень интересно познакомится с музыкальной культурой других композиторов, коллег, произведения которых не так часто звучат на нашей земле, музыкой из Сирии, из Азиатских стран. Это было очень любопытно, очень интересно. Современная музыка ведь очень разная и тюркская музыка очень разная. И, мне кажется, в этой разности всегда можно найти ту истину, в поиске которой находятся художники во все времена. Мне хочется, чтобы мы правильно понимали национальную музыку: азербайджанский композитор не должен писать только в технике мугама, а татарский композитор не должен использовать только пентатонику и так далее. Да, это наше богатство, наша уникальность, но в тот же момент, мне кажется, очень здорово обмениваться культурными особенностями, музыкальными особенностями. Мне всегда был очень интересен Восток, но мне был интересен и Запад. Мне кажется, что любой композитор в своём творчестве сегодня равно впитывает все влияния мира. В Баку я представлял произведение, которое называется «Небесное движение». Оно космологическое, это такой взгляд со стороны на наш мир, это попытка услышать музыку космоса, внеземные цивилизации.

А.М. Это не просто отношение с краю к небесному пространству. Мне кажется, как будто бы автор себя чувствует в том пространстве, о котором от говорит. Ваша музыка говорит, что в этом пространстве вы сами находитесь. Или же это пространство сочетается с нашим внутренним миром. В этой программной музыке чувствуется, что как будто бы небесный мир руководит нашим нынешним миром, тем миром, в котором мы живём... И всё, что происходит, вся Вселенная – она одновременно и общая, и лично своя для каждого из нас.

Д.Т. Далеко не каждый способен так чувствовать музыку. Считывать образы, выраженные звуками, – особое искусство, которому надо учиться. Полистайте современную прессу, послушайте, что говорят на радио и телевидении современные журналисты. Ведь дальше информационных материалов дело не идёт. Перечислили произведения, сыгранные на концерте, назвали исполнителей, в лучшем случае – отметили, что публика восторженно аплодировала. Наверное, пропаганда тюркской музыки должна начаться с того, что композиторам надо выходить на пресс-подходы и рассказывать о своих идеях, музыкальных образах, сути написанного произведения.

М.Б. Для меня музыку писать намного легче, чем говорить о ней. Я сам родом из Туркмении, родился в поселке Тахтобазар, расположенном ближе к границе с Афганистаном. С детства был погружён в основном национальную туркменскую музыку… Папа решил отдать меня на фортепиано, и школу я закончил как пианист, но с пяти лет я занимался на национальном инструменте дутаре. У нас в Ашхабаде любят разную музыку, в основном восточную – индийскую, арабскую, часто на торжествах звучит азербайджанская музыка. И, наверное, поэтому в моих сочинениях слышатся отголоски этого всего, фьюжн, смесь разных жанров и стилей. Ребёнком я всегда застывал перед телевизором, когда звучала оркестровая сюита российского композитора Георгия Свиридова «Время, вперёд». Национальные мелосы можно заметить и там.

Д.Т. Тогда следующий вопрос. Насколько правомочно выделать тюркскую музыку из глобального мира? Ведь неизбежно возникают межкультурные и межэтнические переклички. Эльмира Низамова, например, обвиняют, что у него проявлено сильное влияние Запада. Какова возможность включения тюркской музыки в глобальный мир при сохранении её национальных особенностей, отражающих национальное самосознание? Можно ли остаться самим собой и при этом раствориться в общемировой культуре?

М.Б. Для меня изучение национальной музыки – это как изучение языка. То есть как нужно научиться без акцента говорить на азербайджанском или на татарском языке, так же нужно научиться играть, писать без акцента татарскую мелодию или азербайджанскую мелодию… Туркменская музыка она не такая яркая, что ли, допустим, как азербайджанская, турецкая, татарская, они более яркие. А туркменская музыка – она философски тяжёлая. Западноевропейская школа, которую мы осваиваем в консерватории, позволяет все это через себя пропустить, без акцента, без фальши применять в компановке своей музыки. Это мост, что ли. Если бы я писал чисто национальную туркменскую музыку, то не думаю, что кому-то это было интересно. Было бы меньше слушателей. Западноевропейская музыка и этот микст помогает получить больше слушателей.

А.М. Мы, национальные композиторы, отличаемся от композитора, пишущего в Европе. Прежде всего, тем, что наша школа – часть русско-советской школы. Благодаря ей мы изучаем европейскую традицию. Для меня композиторская работа, сочинение музыке – это процесс вырабатывания своей личной интонации. И в музыке Мердана Баширова я почувствовала именно это. Для него ветер в сочинении «Когда стихнет ветер» – это просто тема-предмет. В своей музыке он вырабатывает свою интонацию. Он изложил музыкальный материал в трёхчастной форме и очень красивой репризе в конце. К чему я это говорю?Мы изучаем европейские традиции, форму, гармонию, полифонию и так далее, это для нас превращается в не объект, а в предмет своего изложения, самовыражения. Композиторское мышление – это вода, родник, а то, что мы изучаем – это сосуд. Наши мысли в этом сосуде обретают свою форму. И у каждого своя форма. Тот родник, который имеем мы, каждый в отдельности, это есть наши национальные корни. Если я азербайджанский композитор, в моей музыке будет звучать то, что у меня в крови, но не форма, в которой я изложу свои мысли… Это такой своеобразный синтез Запада и Востока, который сейчас происходит. Но в целом это музыка наша, татарская, узбекская, азербайджанская и так далее – это музыка тех народов, которая называется тюркским миром, или пусть будет даже шире, восточная музыка. Для того, чтобы она звучала больше, мы должны наладить между собой сотрудничество, задействовать свои личные контакты.

Э.Н. Мне кажется, здесь было ключевое слово – сейчас это происходит, когда говорилось о взаимопроникновении западной и восточной музыки.Я бы это слово убрал. Это было всегда. Когда мы говорим о национальной музыке, например татарской, то мы вспоминаем какие-то примеры. И эти примеры были зафиксированы каким-то временем, скажем, начало XX века или конец века XIX. Но в то время, когда она создавалась, она очень часто тоже подвергалась критике за то, что эта композиторы используют современные инструменты, что нужны архаичные инструменты… Салих Сайдашев и Сара Садыкова, которые сегодня нам кажется сугубо татарскими национальными композиторами, использовали жанры, которые совершенно не свойственны татарской музыке – вальс, марш, танго. А сегодня они слушаются своими, родными. Вот мы сейчас говорим, что Запад влияет на Восток. Но вот таже самая лютня – это восточный инструмент, который когда-то попал на Запад и изменил западную культуру. И вообще мне кажется, что любое искусство оно в основе своей это всегда взаимопроникновение совершенно разных течений в той или иной степени. Как только искусство «закрывается», консервируется, оно становится музеем, каким-то таким объектом, историческим, но неживым. Оно перестает жить здесь и сейчас. Не зря Мердан Баширов сказал про фьюжн. Это не потому, что он хочет быть таким. Это потому, что таков дух нашего времени, мы оперируем теми инструментами, которые мы сами слышим. Это естественный процесс. С этим не то, что не нужно бороться. Этот процесс и призван налаживать мосты.

А.К. Я выскажусь со своей, не композиторской позиции, а дирижёрской, не такой высокой, как у авторов. Время меняется, оно движется волнами, по спирали. Так или иначе, каждого поколения настаёт момент в жизни, когда оно начинает задумываться о моменте самоидентификации. Я, например, сейчас прохожу этот этап, поскольку, уехав в 23 года из Казани в Москву и 15 лет там живя, у меня была возможность наблюдать процесс распространения национальной музыки… Я беру на себя смелость произнести эти слова, я утверждаю, что делается катастрофически недостаточно, чтобы о музыке композиторов тюркского мира знали в России и ближнем зарубежье… Русская школа – это настолько незыблемая глыба, это базис общий для любой национальной школы. Когда уже сформировалась русская профессиональная музыкальная культура, музыкальная школа, ещё не было профессиональной татарской музыки. Я подчёркиваю, что профессиональной музыки. И тоже самое с азербайджанской музыкой. Да, были отдельные национальные самородки, но мы сейчас говорим об общей культуре. И побывав на концерте в Казани, который я дирижировал, и побывав на концерте в Баку, я пришёл к такому выводу, что мы менеджерски очень сильно проигрываем Западу. И сильно проигрываем России в целом. Это нужно признать. Было бы правильно уделять национальной музыке больше времени в наших программах.Было бы правильно осуществлять больше движения в эту сторону… Например, художественный руководитель и главный дирижёр Государственного академического симфонического оркестра Республики Татарстан Александр Сладковский регулярно проводит фестиваль современной музыки Concordia, проводит ежегодный фестиваль татарской музыки «Мирас», в котором я также принимаю участие. «Мирас» переводится на всех языках тюркского мира как «наследие». Наследие – это не то, что мы создали и бережём, и трясёмся над ним. Наследие – это то, что создаётся сейчас, в данную минуту… Это то, что сейчас создаётся вами, Алия, и вами Эльмир, и вами Мердан…

Д.Т. Всё это очень романтические, идеалистические мечтания… Но концертов не бывает без зрителей, музыке нужны слушатели. В культуру давно уже проникли торговые отношения. Появилось разделение на массовую культуру и элитарную. Элитарная культура не нужна широким массам, она прогорает. Сейчас надо просчитать, прежде всего, будет ли продаваться концерт, где неизвестны имена? Что будет слушаться Вивальди – раскрученный даже в рингтонах или малоизвестный широкой публике тюркский репертуар? Сейчас в залы пришла другая публика, она многого не знает. Это и хорошо, и плохо… Хорошо, что она пришла, плохо, что она остаётся вне поля нашего образования… Надо учить понимать музыку… Надо научиться популяризировать тюркскую музыку. Кто-то же должен этим заняться.

А.К. Давайте не будем забывать, что сделали два очень больших человека в Казани, которые своим появлением просто вытащили два крупнейших коллектива и подняли их на самый высокий не только российский, не только европейский, но и мировой уровень. Это (я назову хронологически) Рауфаль Мухаметзянов, директор Татарского академического государственного театра оперы и балета имени Мусы Джалиля, который за много лет своего руководства театром добился того, что к нам приезжают лучшие дирижёры, оперные певцы, солисты балета. И эти артисты могут радовать нашу казанскую публику и делать это на высоком уровне и с всегда проданными залами. И, конечно, это имя последних двенадцати лет, Александр Сладковский, который поднял наш коллектив Государственного академического симфонического оркестра на небывалую высоту. Они не только подняли на недостижимый уровень свои коллективы, но и воспитали публику. Деньги? Есть такие проекты, которые можно реализовать, имея очень маленькие деньги. Например, это социокультурный образовательный проект OPERA LAB. Мы получили 354 заявки из всей России, отобрали 124 кандидата по всем специальностям этой лаборатории, провели 4 блока мастер-классов по разным направлениям, поставили две оперы – «Похождения повесы» Игоря Стравинского и «Любовный напиток» Гаэтано Доницетти. Мы пригласили 40 артистов оркестра, 32 артиста хора, 7 пианистов, 5 ассистентов дирижера, 10 артистов балета… В постановке наших спектаклей, которые мы провели на камерной сцене Большого театра, участвовали Московская консерватория, Институт театрального искусства ГИТИС, Школа студия МХТ. Я не имею право раскрывать бюджет этого мероприятия. Но полгода работы нам обошлись в такие средства, что если их назвать, то люди скажут – это невозможно! Оперные лаборатории существуют и существовали и до нас. И в Европе, и в России. Но я не слышал о таких лабораториях, которые брали бы с их участников 0 рублей и 0 копеек.

А.М. Раз тема коснулась проблемы монетизации современной музыки, то, начну скорее всего, с проблем, которые присущи многим творцам. Сочинив музыку, композитор думает, что его музыку просто так все должны услышать, зрители должны её полюбить. Он почему-то не задумывается о том, чтобы привлекать специалистов, которые намного умнее его в плане упаковки столь специфичного товара. Нужна реклама – жёсткая и мягкая. О ней наши талантливые творцы не думают: либо ленятся об этом думать, либо считают, что они и так талантливы, что никого не нужно привлекать, чтобы их работу услышали не только в Казани, но и во всем мире. Я как человек, проработавший в бизнесе около 15 лет, понимаю, как складывается мировой продукт, перерастающий в бренд, который оплачивается и приносит большие деньги. Я бы разделил проблему: делать коммерческий проект, на котором просто можно зарабатывать, но после этого от тебя не осталось бы имени, или делать что-то монументальное, но мировое… Первая часть относится к тому, чтобы уметь грамотно работать со спонсорами, вторая часть – это всё-таки умение работать с правительством, с государством. Потому что все меры поддержки от него, а их очень большое количество – гранты какие-то, много всего… Мы не умеем правильно обращаться к правительству, правильно презентовать продукт, правильно обосновывать свою работу, для чего это делается… Это неумение приводит, к сожалению, к плачевным результатам.

Э.Н. Национальные проекты, а мы говорим про тюркский мир, концерты тюркских композиторов, нуждаются в государственной поддержке. Государство для того и нужно, чтобы заботиться о национальных интересах своих граждан. Бизнес – это другая история. Там музыка играет по другим правилам. Там цели другие, и задачи другие… А национальные проекты – у нас с этим проблем нет. Действительно, нам всегда не хватает, хочется больше и лучше. Но в общем и целом – эта поддержка есть. А бизнес для нас – это непаханое поле… Я учился у Анатолия Борисовича Луппова. Для его поколения было даже немыслимо сказать, что у тебя будет премьера, публично что-то написать об этом. Они считали это неприличным – говорить что-то себе, что у тебя выйдет уникальный перформанс… О себе было так не принято говорить. И эта инерция у нас осталась от того времени, хоть мы и дети XXI века… Неприлично, как-то пошло о себе так говорить, что я продаю какой-то там продукт. Но это переходный период, он, наверное, пройдёт, и мы научимся и как-то упаковывать, и презентовать, и продавать…

А.К. Конечно, научимся. И уже сделали первые шаги в этом направлении. Нам важно было сегодня, сейчас определить, простите за такие слова, ценность нашего продукта, который мы выносим на мировой музыкальный рынок. А осознав значимость того, что мы делаем, мы сможем увереннее заявить о себе как о носителях современной тюркской музыкальной культуры, способной завоевать мир.

Зиновий Бельцев.