​Пять мгновений Александра Славутского

Сегодня коллектив Казанского академического русского Большого драматического театра имени В.И. Качалова отмечает 75-летие своего художественного руководителя и директора Александра Славутского. Культурный обозреватель «Казанского репортёра» услышал из первых уст истории мгновений, из которых соткана жизнь мастера.

Что за праздник юбилей? Семидесятилетие было – я не стал отмечать. И сейчас не хотел. Чему радоваться? Жизнь молниеносно пролетела. Хорошо, конечно, что ещё есть силы, что голова работает, но всё равно человек понимает, что он конечен. А это всегда трудно осознать, тяжело представить: меня не будет… Как без меня люди будут? Что будет и как будет без меня? Это меня волнует всегда. Конечно, день рождения – вроде как праздник. Внук спрашивает: «У деда юбилей – это праздник? Я приду». Ученики и коллеги уговорили сделать вечер не столько для меня, сколько для коллектива, который работает вместе со мною. Вот они искренне рады предстоящему вечеру. У нас пополнение в коллективе – новые молодые артисты. Моя миссия сейчас – помочь им влиться в нашу семью. Пусть и юбилей этому послужит. Мы устраиваем праздник и для тех, кто давно со мной, и для тех, кто недавно пришёл. И для зрителей.

Сейчас жалуются, что билеты в наш театр купить сложно. А ведь когда я пришёл сюда двадцать восемь лет назад, тут дебаты были – при каком количестве зрителей отменять спектакли: двадцать пять или тридцать пять человек. Театр без зрителя – это катастрофа. Зритель, который пришёл в театр: купил билет, пешком прошёлся по Баумана, причесался, принарядился, – да я априори его люблю, поскольку его приход для меня – такой трогательный момент.

Человек счастлив только тогда, когда он нужен людям. А я должен быть нужен, прежде всего, моими спектаклями. Не только зрителям, но и моим артистам, моим ученикам, моим соратникам по профессии. Иногда говорят, вот бы начать сейчас заново какое-то дело. Но жизнь-то не начинается сначала. Она – тот багаж, который ты накопил по дороге: кредит доверия, вера в тебя. И критиканство, которое тоже сопровождает тебя… Говорят, что у меня родственники играют. А что, за моих родственников может быть стыдно? За Романову? За Илью? Смешно это. Они прекрасные артисты и доказывают это на сцене. Я уже на подобные реплики не реагирую. Надо делать своё дело, а не прислушиваться к чужим словам. И результат будет лучшим ответом таким критиканам.

Я люблю большое пространство, мне нужно, чтобы это пространство было заполнено людьми. Я и пьесы для постановки такие выбираю. Надо мной сын уже иронизирует. Но не могу я ставить спектакли для двух актёров.

Для меня важен момент прихода зрителя в театр. Когда происходит сговор зрителя с театром о способе сегодняшнего диалога. И начинается он с входа в зрительный зал. Важно всё: открыт или закрыт занавес, музыка, свет, пролог спектакля. Чтобы зритель понял и принял правила игры, и, зная, что он в театре, во время спектакля забыл об этом.

Создание драматургического материала – перевод произведения на тот сценический язык, которым мы будем разговаривать со зрительным залом. Мы берём пьесу и месяц или полтора работаем над текстом. Какая бы драматургия ни была – великолепный Шварц или удивительный Булгаков, мы приводим текст в соответствие со временем, которое уже изменилось, и с логикой поступков, которая понятна сегодня. Такая работа закономерна: театр того времени, когда писалась пьеса, был другой, каждые пять лет эстетика театра меняется. Пришедший на спектакль человек не увидит, что и как мы там сделали. Марина Коростылёва, руководитель программ «Главная роль» и «Худсовет» на телеканале «Культура», посмотрев «Безумный день, или Женитьба Фигаро», удивилась нашей работе с текстом: «Вы как маникюрными ножницами поработали, и всё равно остался Бомарше».

Раньше говорили, что каждые пять-шесть лет надо менять театр. Это неправильно. За пять лет невозможно выстроить серьёзный театр. Театр – это и художник, и сценограф, и балетмейстер, это и вся инфраструктура театра. Не так уж легко заслужить уважение от своих коллег, признание. У нас это получилось.

Я был художественным руководителем Ростовского театра драмы имени Максима Горького. И ушёл оттуда как-то нелепо: хотел купить для нужд театра «РАФик», видеокамеру, компьютер, денег не давали. Я разозлился, швырнул заявление об уходе. Меня просили отозвать заявление, я не стал, и его подписали. Спохватился, но уже исправить ничего не получилось, и я ушёл из театра. И долго там не появлялся. Мне нравился город, он совпадал с моим темпераментом, но не сложилось. Много лет прошло, прежде чем мы уже с казанским театром поехали в Ростов на гастроли, спектакли тогда прошли с триумфальным успехом.

Потом мне в Москве предлагали работать в театре имени Станиславского, но там договор надо было подписывать с директором, а в Ростове-на-Дону договор был с министерством, и я не согласился. И тогда уже возникла Казань. Не знаю, как всё сложилось бы, не уйди я из ростовского театра, но не могу сейчас сказать, что сожалею о том, что всё произошло именно так.

О чём жалею? О том, что машина моя стоит, а я не могу на ней поездить. Я так люблю, чтоб дорога без конца, я за рулём… Это меня так успокаивает. Но вот… Никак не получается.

Главное же, о чём я по-настоящему сожалею, что маме мало времени уделял. Я похоронил её здесь, в Казани. Ей хотелось поговорить со мной, а мне всё было некогда, театром занимался. Она была накормлена, напоена, у неё была комната. Но внимания моего у неё не было. А надо-то было просто по-человечески поговорить. Она у меня всё спрашивала: а это что, а это как, а это почему? Вопросы, с моей точки зрения, были глупые. Она обижалась. Книжки принесу. «А зачем три? Можно было одну». – «Но это же разные книги». – «Стоят-то сколько!» – «Мама, ну что ты на цену смотришь!». Надо было не так жёстко с ней. За это я чувствую свою вину, и сегодня по-другому бы себя вёл. Сейчас-то я понимаю, а тогда мне надо было в первую очередь строить, бороться, преодолевать…

Светлана Геннадьевна Романова – не просто жена. Она соратник. Она умнейший человек. «Последний день» по стихам Цветаевой она ведь придумала. «Незабываемое. Женские голоса войны» тоже ведь всё её – и композиция, и сценарий. Она всё время что-то пишет, пишет, пишет. И сын, Илья, тоже вырос в театре. И внук теперь тут – Александр Славутский. Он очень похож на меня по характеру. Всё время что-то творит, придумывает. На поклон как-то выскочил на «Красной Шапочке». У меня долго с ним играть сил не хватает, а вот баба Света с ним играет: ползает, ходит за грибами. Он когда в мой кабинет в театре приходит, сразу под стол забирается: у него там пещера. Или спрашивает разрешения по столу походить. Так сложилось, что у меня как-то не разделяется семья и работа. Моя жизнь и с женой, и с сыном, и с внуком – вся здесь проходит.

Я ведь за Светой не ухаживал даже. Она занималась у меня в молодёжном театре, когда была студенткой Челябинского института культуры. Мы подружились. А потом она поехала в Москву. Я позвонил ей, трубку взял молодой человек. А я очень ревнивый был, озверел и сказал, если к вечеру не прилетишь назад, то я на тебе не женюсь. В первый раз было произнесено это слово. Она прилетела. Вот и всё. Потом Илья родился у нас.

Как же я не романтичный? Я ведь каждый спектакль делаю про любовь. Любовь движет миром.

Я счастлив, что на «Ревизоре» люди плачут. И плачут не за Городничего, плачут за Россию, плачут, что вся жизнь такая у нас. Это не придуманное Гоголем. Это вечная наша боль. И у меня в спектакле это есть. Написано в 1836 году: коррупция, воровство, цинизм, двуличие… Всё это, оказывается, никуда не исчезло. Я спектакль о совести делал. Городничий – это я, Хлестаков – это я, все персонажи – это я. Я не считаю их идиотами и выродками. Это люди исковерканные, но это люди. Гоголь болел за страну. Вот что важно. Я очень трепетно отношусь к этому спектаклю и к работе актёров, которые работают в нём замечательно: Городничим Ильи я очень доволен, Павел Лазарев в роли Хлестакова вырос очень, Алёна Козлова в роли Марьи Антоновны работает достойно, Елена Ряшина в роли Анны Андреевны. Да все ребята молодцы, никто не провалил спектакля. Если уж я, посмотрев от начала до конца первые пять-шесть спектаклей, остался доволен, а обычно я не могу смотреть, начинаю раздражаться, то, значит, получилось. Значит труппа-то не плохая, есть с кем делать спектакли.

Мне раньше казалось, что я могу методом физического действия прикрыть любого артиста. Не получается. И если я занимал в спектакле не тех, кого хотел, то спектакль получался уровнем пониже. Талант – он, если есть, то есть, а если его нет, то нет. При всём том очень важно с актёром работать как педагог. Мне важно, чтоб артист понимал, что он делает на сцене. Артист должен присвоить себе обстоятельства своего персонажа и свободно в них существовать. Кто-то это легко делает, а кому-то приходится всё долго объяснять. Профессия режиссёра и очень сложная, и очень важная. Мне кажется, что только сейчас я достиг своей зрелости. И многое ещё хочу и могу успеть сделать.

Зиновий Бельцев.