Зиннур Миннахметов: «90-е для меня – это реальная жизнь, которую я пропустил через себя»

В  галерее «БИЗОN» проходит выставка «Время согнутых локтей»  — казанским зрителям представили самые разные по  настроению работы елабужского художника Зиннура Миннахметова. Здесь есть и  светлая палитра с  обилием национальных орнаментов, и  трагические многослойные работы времен перестройки, которые ранее автором не  выставлялись. В  беседе с  «БИЗНЕС Online» живописец рассказал, почему считает себя именно татарским мастером, для чего слушал «Подмосковные вечера», как выживал в  90-е и  что принесет человечеству «Время согнутых локтей».

Зиннур Миннахметов: «Искусство означает творчество, а  творчество  — это искреннее выражение своих чувств: о  жизни, бытии, мировоззрении»

—  Зиннур Миннахметович, вас называют ключевым художником татарского этноавангарда. Ощущаете и  позиционируете  ли вы  себя сами именно как татарский мастер?

—  Я  однажды спросил об  этом у  своего коллеги, образованного художника, выпускника Ленинградского института. Мне стало любопытно, ведь некоторые говорят, что в  моих работах нет национального колорита. Коллега ответил, что есть. Он  аккумулирован в  сплетении ярких открытых цветов  — красного, зеленого, белого… Я  посмотрел на  холсты и  с  удивлением согласился. Верно говорят, что со  стороны виднее. Но  и  сам я  внутренне ощущаю себя татарином, а  не  художником другой национальности. Я  родился в  татарской деревне, читал татарские сказки, слушал татарские песни. Очень люблю национальную музыку, хотя буквально она не  воплощается в  моих картинах.

—  При этом ваши работы знают и  любят далеко за  пределами Татарстана. Они востребованы, как и  наследие Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого, Василия Шукшина  — мастеров, которыми вы  вдохновляетесь. Как повлияли на  вас эти деятели культуры и  в  чем вы  с  ними созвучны?

—  С  Владимиром Семеновичем у  меня произошел юморной случай. Весьма удивительный. У  любого художника бывают творческие и  личные кризисы. Я  не  исключение и  порой тяжело переношу сложные моменты жизни. Как-то раз болел, лежал, хандрил  — не  мог себя собрать. Включил диск с  песнями Высоцкого и  вдруг (!) их  энергетика и  ритм пинком подняли меня с  кровати и  заставили работать. Я  навсегда это запомнил, хотя и  раньше интересовался философией текстов Владимира Семеновича.

Зиннур Миннахметов   — российский и  татарский художник. Один из  ведущих представителей Татавангарда. Член Союза художников РТ  (1994).

Родился в  1947 году в  деревне Борисово. В  1972 году окончил Казанское художественное училище по  специальности «учитель рисования и  черчения». После открыл в  Елабуге первую художественную школу, где проработал 19 лет.

В  1990-х годах стал свободным художником. Его картины,  рождающиеся на  грани реальности и  фантазии, хранятся в  музейных и  частных собраниях  РФ. Полотна Миннахметова экспонируют взгляд автора на  мировые катаклизмы и  важнейшие исторические процессы. А  также знакомят зрителя с  экзотическими героями и  погружают в  мир ярких красок и  образов. Художник живет и  работает в  Елабуге.

Шукшин  — подлинно русский художник. Его искусство я  всегда хорошо понимаю, пропускаю через сердце. А  песни Окуджавы, которые я  слушаю уже очень давно  — настоящее чудо. Булат Шалвович тончайше может преподнести любое событие, эмоцию, человеческое отношение. Его и  других названных мастеров я  признавал в  молодости и  признаю до  сих пор.

—  То  есть, вы, как и  Окуджава, говорите об  общенациональном и  вечном?

—  Меня всегда волновали вопросы о  том, что такое искусство и  творчество? В  юности, окончив Казанское художественное училище и  приехав работать в  Елабугу, я  не  мог этого понять. Все свободное время рисовал, преимущественно в  реалистической манере, испытывал влияние классиков литературы и  живописи, а  потом почувствовал, что мне этого недостаточно. Некоторые художники заканчивают несколько учебных заведений и  традиционно рисуют лес, цветы, человека. Я  же ощутил, что хочу нечто другого.

Со  мной произошел один поучительный случай. Как-то готовил обед, включил радио и  услышал обыкновенную русскую песню. Ее  пела обыкновенная русская женщина. Но  в  определенный момент у  меня что-то защемило в  груди, и  я  понял: нужно творить, а  не  просто красиво рисовать яблоки или розы. Это не  искусство. Искусство означает творчество, а  творчество  — это искреннее выражение своих чувств: о  жизни, бытии, мировоззрении. Выражение не  через компьютеры и  логические обобщения, а  интуитивно, с  помощью  рук. Когда я  это осознал, все в  жизни пошло по-другому.

«Оказывается, в  каждом человеке заложены механизмы спокойствия и  динамики. Они отражаются в  жестах: конечности сами приобретают определенные положения. Руки с  согнутыми локтями выражают наши чувства»

—  Один из  самых плодотворных периодов вашего творчества выпал на  90-е годы. Как этот постперестроичный период неопределенности повлиял на  те  работы?

—  В  то  время многие художники вообще перестали работать, они просто хватались за  голову. Для меня  же 90-е годы стали временем открытий. До  этого я  был молодым, искал себя, бегал туда-сюда. А  с  началом перестройки меня словно стукнули по  лбу. Я  поразился тому, как меняется время и  подумал: наверно, в  1917 году маститые авторы так  же наблюдали за  ломкой системы, размышляли о  происходящем. 90-е для меня  — это не  книги и  фильмы, а  реальная жизнь, которую я  пропустил через себя. Были и  светлые эмоции  — надежда, ожидания чего-то нового. Но  были и  тяжелые. Изнутри я  стремился достать и  передать на  холстах ощущение времени. Поэтому в  них нет конкретики, а  лишь изломанные линии и  цветные пятна.

Раньше я  интересовался бытовыми сюжетами: рисовал юношей и  девушек, мужчин и  женщин. Но  в  90-е постепенно становился гражданином своей страны  — полюбил Родину: Высоцкого, Шукшина, Окуджаву. Для меня это  — вершина мироощущения бытия и  человека. Новые работы я  показал в  1994 году на  выставке в  Культурном центре Казани. Они «выстрелили», но  многие люди так и  не  поняли, о  чем я  писал. Говорили, что это конец света, еще что-то… Даже дома было пару экстравагантных реплик, не  помню каких. Это трудно принять, но  я  не  обижаюсь. Художник не  должен сильно разочаровываться в  людях, «не  так» понимающих его искусство. А  тяжесть времени ощущали все нормальные граждане. В  том числе, она ложилась на  мои краски и  линии.

После 90-х годов я  стал чувствовать реальность иначе; жить мировыми ощущениями, а  сегодня  — особенно. Один искусствовед сказал, что я  —  фантастически-реалистический художник, горжусь этим, ведь фантастика  — мировая идея. Часто задаю себе вопрос: «что происходит на  нашей планете?» и  пробую отвечать линиями и  пятнами. Повторюсь, искать и  интерпретировать ответы в  компьютере, по-моему, неправильно. Автор должен сам найти их, ведь, как правило, художник  — образованный, начитанный человек. Его задача  — искренне осознать то, что просится наружу, и  правильно вывести на  бумагу.

—  Многие темные, мрачные работы 90-х годов вы  не  выставляли в  галереях и  вот, наконец, решились их  обнародовать. Почему именно сейчас?

—  Сейчас, действительно, пришло время их  представить, и  вот появилась удачная возможность. Вновь подчеркну, что я  живу ощущением всего мира, вместе с  ним переживаю непростое время. И  полотна 90-х, и  некоторые последние вещи  — отнюдь не  радужные и  свободные. Мой коллега верно сказал: «Не  надо прыгать козликом и  делать вид, что все хорошо!». Да, в  этот раз я  собрал особенно динамичные и  резковатые по  содержанию картины. Но  свое видение никому не  навязываю. Кстати, у  меня много легких, ни  о  чем не  говорящих работ  — «отдушин». Они тоже в  большом количестве представлены на  выставке  — нельзя жить только темными полотнами, иначе погибнешь.

—  Чувствуете  ли вы, что сегодня времена особой тревожности вернулись? Или сейчас эта тревога ощущается иначе?

—  Иначе, хотя схематично они, безусловно, перекликаются. Перестройка в  90-е  — это реальность нашей страны, а  сейчас катаклизмы происходят на  всем земном шаре. 30 лет назад Россия перешла к  другой жизни. Сегодня мир тоже хочет стать иным, но  пока не  знает, каким именно. Я  убежден, что реальность изменится, и  это правильно.

«Любой творец подсознательно стремится к  совершенству. А  если не  хочет или не  может двигаться к  нему  — это драма»

—  Расскажите о  вашей работе «Время согнутых локтей», которая дала название выставке и  является вашим манифестом. Образ человека с  согнутыми локтями  — это доминирующий жест «хозяев жизни» или символ протеста? Ведь люди с  согнутыми конечностями могут образовать живую цепь для привлечения внимания к  злободневным проблемам.

—  В  начале 2000-х я  долго думал, почему те  ребята  — «хозяева жизни»  — ставили руки на  пояс. Не  анализировал головой, просчитывая варианты, а  слушал свое сердце. Оказывается, в  каждом человеке заложены механизмы спокойствия и  динамики. Они отражаются в  жестах: конечности сами приобретают определенные положения. Руки с  согнутыми локтями выражают наши чувства.

О  моих работах есть хорошие искусствоведческие статьи, но  прежде чем их  читать, советую зрителю поразмышлять самому. Название моей предыдущей выставки «Жесты времени», и  нынешней «Время согнутых локтей»  — не  придуманы мной, а  взяты словно из  реальности. Для меня  же это  — мировой жест. Мир сейчас такой: приложил руки к  поясу и  стоит.

—  С  течением времени в  вашем наследии все  же наблюдается динамика «выпрямления рук». Что она означает? В  раннем творчестве конечности людей на  ваших полотнах чаще согнуты  — означает  ли это смирение ?

—  Скорее, успокоение. Любой творец подсознательно стремится к  совершенству. А  если не  хочет или не  может двигаться к  нему  — это драма. Я  человек верующий, и  знаю, что жизнь обязательно изменится: созидания в  ней будет все больше и  больше. Сейчас мы  стоим на  тонкой грани, но  уверен  — скоро увидим истинную красоту. Не  внешнюю, которой нынче переполнена эстрада, а  внутреннюю. Выпрямление рук  — мое ощущение «правильного созидания».

—  Увидим  ли мы  на  выставке ваши свежие работы, например, цветы, которые вы  любите рисовать в  последние годы?

—  Да. Два года назад Ленар Ахметов ( куратор выставки «Время согнутых локтей»   — прим . ред .) уже сделал сборную выставку в  БИЗОNe, где показал несколько моих свежих работ. На  этой выставке тоже будут такие «фрагментарные» полотна. Ключевых я  пока не  создам, так как не  ощущаю внутренний импульс. Как только поверю в  наступившее созидание, мои холсты естественно зальются другими красками и  сюжетами. Так было всегда.

«На  выставке мои картины и  скульптуры Халиуллина дополняют друг друга и  перекликаются»

—  На  выставке «Время согнутых локтей» ваши работы представлены рядом со  скульптурами казанского скульптора Аделя Халиуллина. Вам понравился такой тандем двух творцов?

—  На  выставке мои картины и  скульптуры Халиуллина дополняют друг друга и  перекликаются. В  молодости я  чуть ревностнее относился к  совместным экспозициям, но  сейчас абсолютно спокоен. Сам часто хожу на  выставки, даже кардинально отличающиеся от  моих. Люблю смотреть любительские полотна  — они прекрасны в  своей наивности. А  Адель Халиуллин  — профессиональный скульптор. Наши работы определенно нашли «общий язык».

—  Расскажите, как вы  принимали участие в  создании первой Елабужской художественной школы?

—  Я  приехал работать в  Елабугу по  направлению и  открыл школу. Сначала дали небольшую комнатенку, затем ежегодно площадь увеличивалась, стали приезжать учителя из  Казани. В  «художке» я  трудился 19 лет, из  них 10  — руководил: был заведующим и  директором. Но  ближе к  90-м годам ощутил, что мне уже нельзя работать в  школе. Когда идет интенсивная, нелегкая работа на  холсте, другим заниматься не  стоит. В  Елабуге был филиал казанского фонда, где трудился Рабис Саляхов и  после ухода из  школы он  меня туда принял.

Вообще работа в  школе  — не  моя инициатива. Я  закончил училище по  специальности «учитель рисования и  черчения», а  в  СССР нужно было отрабатывать то, чему тебя научили. Выпускников направляли в  самые отдаленные места Татарстана и  России. В  Елабуге не  было школы, мне сказали открыть  — я  так и  сделал. Работать  же где-то нужно было. В  Казани тоже была возможность устроиться, но  не  сложилось.

«Каждый человек сам знает, что для него лучше. Если он  хочет стать художником, то  станет. А  если сомневается, должен идти в  другие учебные заведения»

—  А  какой концепции вы  придерживались в  школе?

—  Я  хотел, чтобы ребята приходили с  улицы и  занимались. Так и  родителям было удобнее работать, и  дети не  бродили без дела. 3-4 часа в  неделю ученики рисовали то, что предлагалось по  программе. Я  не  стремился вырастить художников, а  давал ребятам свободу. После они разлетались кто куда: в  физико-математические, лингвистические, исторические институты… и  это хорошо! А  некоторые уезжали поступать в  творческие вузы Казани, Ленинграда, Москвы. Я  радовался, но  никого не  водил за  руку. Каждый человек сам знает, что для него лучше. Если он  хочет стать художником, то  станет. А  если сомневается, должен идти в  другие учебные заведения.

В  школе ребята рисовали с  удовольствием. Часто мы  работали с  музыкой. Я  включал классику или народные песни, а  дети придумывали композиции. Это очень полезно. Методику я  перенял у  Ляли Кальюранд, чьи уроки в  КХУ запомнил на  всю жизнь. Ляля Мухамедовна заходила в  класс, в  одной руке у  нее была пластинка, в  другой  — маленький проигрыватель. Она заводила «Рябину, рябинушку», «Подмосковные вечера» и  говорила: слушайте и  рисуйте то, что чувствуете. Всем нравилось это состояние, ведь русские песни удивительно полно рассказывают о  жизни.

—  Ваши работы традиционно вызывают интерес любителей искусства. В  каких частных коллекциях можно увидеть ваши работы?

—  В  1990-х годах я  не  бегал по  заказам и  не  трудился в  госучреждениях, как многие другие художники. Уже 30 лет у  меня нет официальной работы (а  когда пытался устроиться  — руки дрожали). Если кто-то берет полотно, я  радуюсь, но  не  запоминаю фамилию покупателя. В  Казани было несколько приобретений. Одна женщина была проездом в  Елабуге, зашла в  мою мастерскую и  купила картину. Потом мы  встретились в  Москве, и  она сказала: «Ну  что, Зиннур, будем продавать твои работы». Так я  на  пароходе возил папку с  пастелями в  столицу, родные меня провожали, переживали, махали руками вслед.

У  нас в  90-е годы работы продавались плохо  — слишком тяжелое время. А  люди, проезжавшие транзитом за  границу, брали их  с  удовольствием. Сам я  не  занимался продажами, все делала та  прекрасная дама. Лет 10 назад мы  зашли в  московскую галерею. Директор посмотрела папку и  взяла пару работ по  самой недорогой цене, но  мне было приятно. Вот мой агент часто сетует: вам художникам легко, а  я  держу связь с  людьми из  100 стран, чтобы показать ваши картины. Я  же не  согласен и  никому не  советую идти в  эту профессию. Выбирайте другую работу. А  художником быть тяжело и  стоит только по  призванию.